Девушка, освещённая солнцем

Каждый портрет кисти Серова с такой точностью высвечивает личность его модели, что в нем можно увидеть прошлое, поразиться настоящему и даже предвидеть будущее; недаром современники даже опасались Серову позировать. «Портрет Серова» — этим сказано все! — вот мнение современников: мастеру удавалось найти такие штрихи, детали, черты, которые обычно ускользают от поверхностного взгляда, но неизменно видимы глазу проницательного художника, и передавал он их с поражающей точностью и определенностью.Вся жизнь Серова — поиски правды, истины; вспоминаются слова К. Коровина: «Может быть, в нем жил не столько художник, как ни велик он был, — сколько искатель истины».

…Чем больше я смотрю на произведения Серова, тем больше убеждаюсь, что прямота и честность, серьезность и искренность были главными особенностями Серова как художника: он никогда не лгал ни себе, ни другим — и в жизни, и в искусстве. Не оттого ли его полотна производят впечатление какого-то волшебного раскрытия человеческой души? «Источник строгой, чистой правды жил в душе этого мастера, правдиво и чисто было его творчество. Серовская художественная правда глубже внешней, кажущейся. Он был наделен даром видеть и в людях, и в природе те скрытые характерные черты, которые одни делают правдивую в внутреннем смысле картину» (Ф. Комиссаржевский).

«Серов — наша гордость, наша слава, первый художник-живописец, один из лучших мастеров наших дней. Серова никогда не забудет Россия до тех пор, пока в нашей стране будет жив хотя один художник» (Нилус). …И просто любитель живописи, скромно добавлю я.

…Медленно иду по залу. Мимо «Грозного» Виктора Михайловича Васнецова, его «Аленушки», мимо картонов с росписями для Владимирского собора в Киеве, у-ух! Рерихи, отец, сын, их немного, но все равно любопытно увидеть оригиналы, побывать на высотах духа и мысли великих искусников, лицезреть-изведать их Бога-Человека. В памяти всплывают строки из древней поэзии:

Если вы хотите Бога увидеть глаза в глаза —

С зеркала души смахните муть смиренья, пыль молвы.

Тогда, Руми подобно, истиною озаряясь,

В зеркало себя узрите: ведь всевышний — это вы.

И все же… Простите, но, как ни крути, значительней и важнее для меня являются произведения Валентина Александровича Серова. Замер… Вот они — Верушка Мамонтова, «Девочка с персиками», Маша Симонович, «Девушка, освещенная солнцем». А там, дальше, портреты Коровина, Морозова, Юсуповой, Шаляпина… Сотни раз мы, заскорузлые провинциалы, видели их репродукции в альбомах, книгах, и вот, наконец, оригиналы! — живопись, графика, и самые-самые известные, и те, которые не выставлялись в советское время, всего около трехсот работ.

Это случилось, «упало с неба» в девяностом, когда, помните? — стране вообще ни до чего не было дела, но добрые люди смогли-таки разместить экспозицию к 125-летию со дня рождения Серова, пусть не в Третьяковке, рядом — в Инженерном корпусе. Там, за окнами выставки, великая страна шумно, пьяно улетала в счастливое, прекрасное наверняка, далеко… Походил, успокоился (ну их! — суетные кривлянья) и начал неторопливо разглядывать-разгадывать, сравнивать, вспоминать, анализировать… Хм, и так до сих пор, уж двадцать лет.

Неразрешимая загадка

Л. Андреев признавался: «Я не сумел бы описать Серова. Описал бы Горького, Шаляпина, любого писателя — Серов невыполним для беллетристического задания! Весь он был для меня неразрешимой загадкой, неразъясненной и влекущей к себе. Я чувствовал в нем тайну и не находил слов, чтобы разгадать эту тайну».

— О какой тайне говорил писатель? Понятно, речь идет о тайне творчества, о серовских произведениях. В чем же их тайна? Как мне захотелось ее разгадать!

Не подумайте, ради бога, что я воображаю себя умнее Л. Андреева и сумею-таки найти те слова, которые он не находил. Но почему бы не попробовать, не высказать догадки, предположения? Ежели меня занесет, вы скажете мне об этом, а когда буду приближаться к истине (ну не смейтесь… как бы приближаться!) и что-то станет более ясным, вместе порадуемся.

А портрет был замечателен!

Этой женщине я благодарен за все, если можно так выразиться по прошествии века с той давности: за то, что она была дружна с Серовым, позировала ему, вспоминала его, без сомненья, любила его как двоюродного брата, уважала как великого художника. Разглядываю ее: очаровательная молодая барышня с милым русским личиком, огромными доверчивыми глазами, смотрит прямо на зрителя. Не удивительно, что Серов решил написать портрет этой девушки: он восхищался ее красотой, умом, добротой. Как сложилась ее судьба?..

Знаете, она прожила долгую жизнь. Вместе с мужем оказалась вдали от России, во Франции, пережила годы фашистского нашествия, разлуку с родными. Даже в старости ее узнавали — по портрету, да-да! — тому самому знаменитому серовскому портрету — «Девушка, освещенная солнцем». Ведь на нем изображена она, Мария Яковлевна Симонович.

…Судьба с детства свела Валентина Серова с семьей Симонович, с сестрами Ниной, Марией, Надеждой и Аделаидой (Лялей). Он бесконечно любил их, часто рисовал. Однажды Маша и Надя самозабвенно играли на фортепьяно в четыре руки. Увлеклись и не заметили, как братик Антоша-Валентоша подкрался сзади и связал их длинные косы. Ох и посмеялся Антон, когда сестры попробовали встать!

Ближе всех сестер была к Серову Маша: почти одногодки, они дружили, переписывались; мать Серова, когда возникали трудности в отношениях с сыном, просила именно Машу поговорить с Антошей («помоги ему выбраться из невольной хандры, поговори с Тошей»). Летом 1888 г. Серов снова приехал в Домотканово, тверскую усадьбу своего друга В.Д. Дервиза, где отдыхали и сестры Симонович…

«Однажды Серов искал себе работу и предложил мне позировать, — вспоминала Мария Яковлевна в 1937 году. — После долгих поисков в саду, наконец, остановились под деревом, где солнце скользило по лицу через листву. Задача была трудная и интересная для художника — добиться сходства и вместе с тем игры солнца на лице. Помнится, Серов взял полотно, на котором было уже что-то начато, не то чей-то заброшенный портрет, не то какой-то пейзаж, перевернув его вниз головой, другого полотна под рукой не оказалось.

– Тут будем писать, – сказал он.

Сеансы происходили по утрам и после обеда –– по целым дням, я с удовольствием позировала знаменитому художнику, каким мы его тогда считали, правда, еще не признанному в обществе, но давно уже признанному у нас в семье… Мы работали запоем, оба одинаково увлекаясь, он — удачным писанием, я — важностью своего назначения.

— Писаться! — раздавался его голос в саду, откуда он меня звал. Усаживая с наибольшей точностью на скамье под деревом, он руководил мною в постановке головы, никогда ничего не произнося, а только показывая рукой в воздухе. Вообще, он никогда ничего не говорил. Мы оба чувствовали, что разговор или даже произнесенное какое-нибудь слово уже не только меняет выражение лица, но перемещает его в пространстве и выбивает нас обоих из того созидательного настроения»…

Серов работал увлеченно, хотел уловить и запечатлеть характер модели, настроение: и трепет листвы, и перебегающие по лицу и фигуре девушки солнечные пятна, блики, и сам прозрачный воздух. Однажды Маша не смогла позировать, когда Серов работал над портретом. Мимо пробегала Аделаида — Серов окликнул ее: «Ляля, посиди в тени». — Она весело села на Машино место, он начал писать. Но у Ляли был тогда флюс, тень получалась неверная, и Антоша прогнал ее. Думаю, не из-за флюса скорее, а из-за ее слишком уж веселого настроения.

…«Дорожка в саду, где мы устроились, — продолжает свой рассказ Мария Яковлевна, — вела к усадьбе, и многие посетители, направляясь к дому, останавливались, смотрели, иногда высказывали свое мнение о сходстве. Серов всегда выслушивал все, что ему говорили о его живописи, подвергал высказанное мнение строгому анализу, иногда ограничиваясь одной улыбкой, или посылая острое словцо в адрес удаляющегося критика. Часто такие посетители жестоко действовали на него, и он говорил с унынием: «Ведь вот, поди же, знаю, что он ничего не смыслит в живописи, а умеет сказать, что хоть бросай все, всю охоту к работе отобьет!» Он не боялся ни соскоблить, ни стереть ту свою живопись, которая его не удовлетворила, и тогда часть лица и рук шла насмарку: он терпеливо и упорно доискивался своего живописного идеала»…

Шли дни, месяцы — Серов продолжал работать почти без перерыва, сеансы откладывались только из-за плохой погоды. В эти ненастные дни он писал пруд в Домотканове, а Маша, добрая душа, стояла рядом и отгоняла комаров, которых было великое множество у пруда, они, сволочи, не давали художнику работать.

Три месяца усердствовал Серов над картиной. И, наверное, еще бы продолжал, но Маше пора было ехать в Петербург, в школу Штиглица, где она занималась скульптурой. Серов на прощание подарил своей натурщице три рубля, больше не мог (увы, его всю жизнь мучило безденежье!). Но Маше и эти деньги пригодились.

Валентину Александровичу все казалось, что работа над портретом не окончена, что нужно еще что-то дописать, исправить… А портрет был замечателен! Таким очарованием юности, красоты, чистоты душевной веяло от лица Маши, столько ожидания счастья было в ее глазах! Что предстоит ей в жизни, будет ли она счастливой?.. Почему-то очень хочется, чтобы судьба ее сложилась хорошо, чтобы ей всегда светило солнце, ласкали лучи, вот как на портрете…

Он впервые выставлен Серовым на 8-й периодической выставке Московского общества любителей художеств в 1888 году. Говорили, П.М. Третьяков долго, словно в забытьи, стоял перед серовским полотном… и приобрел его еще до открытия выставки. «Дивная вещь, одна из лучших во всей Третьяковской галерее. До такой степени совершенна, так свежа, нова», — восхищался «Девушкой, освещенной солнцем» И. Грабарь.

Были и оценки странные: художник пренебрегает «формой рук, торса, через что выходит у него портрет полнолицей девушки — с короткими и сухими руками, не имеющими ни округлости, а также ни мяса, ни кости» — таким было мнение одного критика, чья фамилия сейчас вряд ли кому интересна.

Другой (В.Е. Маковский) изволил шутить: «Кто это стал прививать к галерее Павла Михайловича сифилис? Как это можно назвать иначе появление в его галерее такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещенной солнцем? Это же не живопись! И кто это за любитель нашелся прививать эту болезнь Павлу Михайловичу?!»

«Портрет представляет смелую попытку художника перенести на полотно все разнообразные рефлексы и тона, падающие на фигуру девушки при солнечном освещении леса, — пробует разобраться в своем впечатлении от серовской работы третий критик, — этого хроматического эффекта и добивался художник, оставляя в стороне самую фигуру; впечатление получается оригинальное, непривычное, но мы все-таки чувствуем, чего добивался художник».

Время, неумолимое время показало, что создание Серова — одно из лучших явлений в русском искусстве! Понимал ли это сам художник? Думаю, да. Незадолго до кончины он сказал о своей картине: «Написал вот эту вещь, а потом всю жизнь, как ни пыжился, ничего уже не вышло: тут весь выдохся». — Серов здесь слишком самокритичен: он создал еще немало шедевров.

И все же «Девушка, освещенная солнцем» стоит на особом месте в истории русского искусства! Мне кажется, именно в этом портрете проявилось то, что станет главным в эстетике Серова, — его идеал прекрасного: гармония душевной и телесной красоты, естественность, доброта человека. Они и рождали в художнике светлые поэтические чувства, радость, душевную приподнятость, которые передаются зрителю и очаровывают его, делая навсегда серовским пленником.

…В одном из писем сестре Нине Мария Яковлевна рассказала такой случай. Как-то пришел к ним знакомый, инженер, тоже русский, стал играть в шахматы с Соломоном Константиновичем, мужем Марии Яковлевны. Гость все время поглядывал на русский календарь, висевший на стене. На нем была помещена серовская «Девушка, освещенная солнцем».

Придя во второй раз, сосед спросил:

— Мне это напоминает тот портрет, который я тридцать лет тому назад видел в Москве. Чей это портрет?

— Моей жены Марии Яковлевны, — ответил Соломон Константинович.

Гость крайне удивился.

— Я очень изменилась? — спросила Мария Яковлевна.

Их соотечественник ответил:

— Глаза те же. — После этих слов он весомо погрустнел.

Представляете… Оказывается, женщина на этом портрете была его первой любовью. Он ходил чуть ли не каждый день в Третьяковку, любовался серовской «Девушкой». И вот теперь, в далекой Франции, в деревне, вдруг встретил ту, которую любил, любил безумно, безотчетно!

Уходя, он сказал:

— Я… я… — Собрался с духом: — Благодарю, благодарю вас за глаза!

Марии Яковлевне было тогда 72 года.

Поиски «нечто»

Критик Голушев как-то сказал Серову:

— Я свой портрет вам, пожалуй бы, не заказал.

Серов засмеялся и спросил:

— Почему?

— Да вы, пожалуй, сделали бы такое открытие в моей фигуре, до которого я и сам не доходил, и показали бы меня с такой стороны, что мне после этого и показываться в публику было совестно.

— Да-с… что ж делать?  ответил Серов. — Меня ужасно интересует это нечто, глубоко запрятанное в человеке.

Поиск этого «нечто», глубоко запрятанного в человеке, в природе, обществе, — это и был поиск истины, сущности, и к этому всю жизнь стремился В.А. Серов.